Мы продолжаем серию совместных с компанией FutureBiotech интервью с молодыми учёными. Сегодня у нас беседа с очень необычным человеком. Екатерина Малахова работает в двух сильных нейроцентрах мира — Институте физиологии им. И.П.Павлова в Санкт-Петербурге и RIKEN в Токио — и при этом не имеет базового нейробиологического образования. Тем не менее, Екатерина вполне успешна в науке, и сразу двое её научных руководителя не скупятся на лестные оценки своей аспирантке. Мы записали интервью на конференции «Обработка сигналов изображения и звука в контексте нейротехнологий», организованной Институтом физиологии им. И.П. Павлова, РАН, Санкт-Петербугским государственным институтом кино и телевидения, ООО «Нейроиконика-Нейромеханика»и университетом ИТМО и при технической поддержке IEEE Russia Northwest BT/CE/COM Chapter.
Твой научный руководитель говорил, что у тебя не совсем биологическое образование. Или совсем не биологическое.
Это так. Мой специалитет — менеджмент в сфере туризма. Но уже тогда я поняла, что туризм — это немного не моё и мне хочется заниматься IT.
Ну, от IT до нейробиологии уже ближе, но всё-таки — как?
Поняв вышесказанное, я решила получить второе образование и пойти на когнитивные исследования, послушать лекции Татьяны Владимировны Черниговской. В то время меня уже привлекало направление обработки информации и я подумала, что было бы здорово понимать, как мозг обрабатывает информацию, чтобы переложить это в IT-технологии. Занялась программированием, и как-то на занятии Юрия Евгеньевича Шелепина, который читал у нас нейроиконику, он рассказал о своей идее: посмотреть, как изменяется цветовое восприятие мира в творчестве Есенина.
И пока он про это рассказывал, я написала небольшой скриптик, который из текстов Есенина «доставал» все упоминания цветов — и показала его своему, как оказалось, будущему научному руководителю сразу после занятия. Юрий Евгеньевич был очень впечатлён.
И как она меняется, кстати — цветовая гамма Есенина?
Она всё больше мрачнеет. Сначала она радужная, золотая, лазурная — а потом становится всё более тёмных тонов.
И что было дальше?
Некоторое время мы просто общались, я продолжала заниматься обработкой текстовой информации, и однажды Юрий Евгеньевич сказал, что в его лаборатории физиологии зрения Института Физиологии имени Павлова очень нужен человек, который бы работал с текстами.
Так я пошла к нему в лабораторию и стала заниматься обработкой текстов и процессом восприятия текстовой информации человеком.
А потом ты оказалась в RIKENе…
Да, там мне очень обрадовались. Ведь лаборатория интегративных нейрональных систем института профессора Манабу Танифуджи не занимается людьми. Они изучают восприятие изображений, в первую очередь лиц, обезьянами. У них есть несколько исследований, результаты которых они хотели бы сопоставить с аналогичными исследованиями на людях. И сейчас я занимаюсь тем, что «перевожу» дизайн экспериментов, которые подразумевают вживление электродов в мозг обезьян на эксперименты на людях с использованием «обычной» ЭЭГ. В основном — это изучение реакции нижней височной коры мозга обезьян на предъявляемые образы (как я говорила — в основном, это лица).
Рабочий кабинет в лаборатории в RIKEN
Сейчас у меня эксперимент с обезьянами, которым вживлёнными электродами предактивировали височную кору и вызывали как бы зрительные образы. Есть быть совсем точно, то их пытались заставить увидеть лица, активируя FFA — Fusiform Face Area (до сих пор нет устоявшегося русского перевода, развёрнуто — область распознавания лиц, расположенная на вентральной поверхности веретёнообразной извилины — Ред.)
Мне интересно узнать, возможно ли так же активировать FFA у людей посредством прайминг-эффекта (влияние предыдущего стимула на восприятие последующего — в данном случае, краткосрочное влияние, вызыванное предактивацией) у человека и будет ли аналогичный эффект.
Но на конференции ты представляла доклад, совсем не связанный ни с твоей работой в Питере, ни с твоей работой в Токио. О чём он?
Да, там был мой несколько отстранённый проект. Мне было интересно посмотреть работу свёрточных нейронных сетей для детекции текстов на изображении. Это ближе к тому, чем я занимаюсь в Институте физиологии. Но работа со свёрточными сетями — это поиск инструмента для того, чтобы выделить текст на изображении и потом его анализировать. Однако так получилось, что на конференции присуствовали оба моих научных руководителя — и Юрий Шелепин, и Манабу Танифуджи, и они сказали, что мой проект очень хорошо «связывает» обе мои лаборатории.
Доклад Манабу Танифуджи на конференции
Манабу докладывал о работе нейронных сетей в мозге по распознаванию лиц, и теперь ему хочется применять созданный мной инструмент в работе лаборатории.
Давай ещё поговорим про RIKEN. Насколько работа там отличается от работы в Санкт-Петербурге, или, например, в Европе.
Жизнь в японской лаборатории немного непривычна. Например, у них совсем другая рабочая атмосфера. Они могут вообще не разговаривать друг с другом на работе. Если у нас нормально прийти на работу, обсудить что-то с коллегами, задействовать коллег в эксперименте — не говоря уже о разговорах «за жизнь», то там они заходят, могут всего лишь сказать «здравствуйте», тихо пройти на рабочее место, сесть и проработать весь день.. У них не принято отвлекать коллег, и там каждый предоставлен сам себе.
Сначала меня это смущало , но потом, наоборот, настолько привыкла к концентрации на своей работе, что непривычно уже работать тут.
Зато весь четверг посвящён межлабораторным коммуникациям. Сначала проводятся отчёты о своей работе. У каждого из нас есть график, в какой из четвергов мы отчитываемся о своих проектах.
Так что сначала выслушиваем полуторачасовой отчёт, затем митинг по текущим внутрилабораторным вопросам, потом идёт Journal Club, на котором мы обсуждаем статьи в профильных журналах.
Когда была конференция, я заметил недовольство, или даже — недоумение Манабу, когда некоторые докладчики выступали по-русски, несмотря на присутствие иностранных коллег. Прокомментируешь?
В нашей лаборатории не говорю по-японски только я, и тем не менее, все стараются говорить по-английски — по крайней мере, при мне. Все отчёты, внутрилабораторные доклады делаются только на английском языке, и даже те, кто его знает не очень хорошо, готовятся, пишут и заучивают тексты. Это очень важно для международной научной деятельности.
И даже когда в лабораторию приходят, скажем, работники из службы Animal Care, следящие за животными но при этом не являющиеся нашими сотрудниками и не говорящие по-английски, Манабу всегда переводит их разговор для меня. Поэтому Манабу был очень удивлён, что на международном симпозиуме не все докладчики говорят по-английски. Я объяснила, что у наших студентов ещё затруднено понимание английской речи, и потому мало вопросов. Он сказал, что конечно важнее, чтобы большинство аудитории принимало активное участие.
Ну и последний вопрос, на «вкусовщину». Можешь назвать работы в области нейронаук, которые тебя поразили — за последнее время.
А ты? Ты первый!
Хорошо, для меня это работа по научению макак-резусов управлять коляской при помощи интерфейса мозг-компьютер, работа по «вытаскиванию» потерянной памяти при болезни Альцгеймера. Ну и сам по себе бурнейший рост нейросетей — от выигрыша в го у человека до робота-диагноста.
А меня, наверное, всё-таки очень порадовала работа, в которой ребята по активности фМРТ восстанавливали изображения лица человека, которое испытуемый себе воображал. Мне это интересно, потому что анализ данных фМРТ – это очень важная область, и мы до сих пор не до конца пользуемся всеми возможностями этого метода.
А как ты в этом случае прокомментируешь работу, где говорится, что многие данные работ с фМРТ неверны из-за ошибок в программном обеспечении, которое обрабатывает данные, возникающих из-за погрешностей параметрических моделей кластерного анализа?
Скажу, что в своих работах я всегда использую непараметрические модели, поскольку перед проведением статистического анализа я всегда проверяю полученные мною данные и пока что они ни разу не прошли тест на нормальность распределения.
Беседовал Алексей Паевский